После обморока голова хрустально-чистая, детализация предметов и событий необыкновенная, и время замедляется...

Дров для костра собрали в достатке, но сырые, они дымили и выедали глаза. Припозднившегося крякаша, сбитого днем над блюдцем болотного озерца, освободили от пера и кишочек. Пошарили по рюкзакам, но... по известному закону подлости соль забыли! Решили варить мясо подольше, чтобы не так противно было есть преснятину. И что? Лупили дичинку за милую душу, а жирным несоленым бульоном запили вместо чая. Лежанки сделали из кедровой лапки, но твердого основания - земли - на островке не было: укладываешься, а выпуклые части тела погружаются в холод сентябрьской болотной воды. Выход нашли быстро - залезли в полиэтиленовые мешки. Расположились полулежа, лицом к костру. Контраст необыкновенный: снизу - б-р-р, спереди - жар, внутри - турецкая баня. Всю ночь прокрутились волчком, пытаясь уснуть.

Дальше предстояло преодолевать полосу плавающих кедровых островов с очень неприятными сюрпризами - пустотами и водой между корнями. В мгновение проваливаешься, и ногу заклинивает. А сверху рюкзак, тяжеленный. Выбраться без помощи попутчика сложно.

Зимовье встретило нас поваленной поленницей, распертой от сырости заклиненной дверью, запахом плесени. Первым делом собак на привязь. Потом обследование потолка под кровлей. Возможно, хвои насыпалось на разделку, или визитер какой в межсезонье бутылку пластиковую с нефтепродуктом у трубы «забыл». Дальше и фантазировать особо не надо: потечет горючка вниз, а над буржуйкой жестяной дымоход от перегрева почти малиновый, затем хлопок и пламя. Успеть бы выскочить живым, и с глазами. Может статься, гость незваный осеченный латунный патрон в полено загонит, без дроби конечно, но и пороха хватит, чтобы головешки по всему зимовью разметало.

В светлое время первым делом обходишь территорию вокруг зимовья, смотришь и проверяешь ногами, нет ли битого стекла. Кто-то может и так «пошутить». Наступит собака на донышко, развалит лапу - минимум на две недели из охоты выбыла. А что такое четырнадцать дней на пушном промысле - кто бывал, тот знает. Таежными мастырками это прозывается.

Грустно, что на смену традициям заботы охотников друг о друге приходит время воровства, пакостей и пакостников. Нас Бог миловал.

Печка от застоявшегося воздуха дымит и никак не хочет растапливаться. Трубу простучали поленом. И вот пламя гудит, чайник шумит, лампа, заправленная авиационным керосином, весело посверкивает новеньким, только что принесенным стеклом. Можно, наконец, раздеться, лечь горизонтально, голеностопы сунуть в петли, специально приделанные над нарами, чтобы «свинец» из мышц уходил вместе с отливом крови.

С непривычки зимовье крохотное, толкотня, как в трамвае в час пик. Собаки еще поживут городским жирком - нет сил заниматься костром и кашей. В тайге у охотника три противника: расстояние, груз и голод. И так изо дня в день.

Во многих областях России, особенно в Европейской части, охота принимает вид цивилизованный. А в Сибири продолжают промышлять по старинке, в убогих зимовьях, разбросанных по тайге, к большинству из них можно добраться только пешком, и не за один дневной переход.

Дичь есть там, где нет дорог. Эту аксиому знает любой житель в таежных поселках. Охотники специально секретят тропы и рушат переходы через ручьи и малые речки, чтобы в угодьях не появлялись чужие, а уж зимовье так запрячут - днем с огнем не сыщешь.

Предстоит еще один переход до границы Красноярского края. Рюкзаки перепакованы. Нужное в этом зимовье оставлено, все необходимое уложено, «вес» - на уровне лопаток, объем - на дне, как рекомендует инструкция абалаковского рюкзака. И опять медленное движение по визиркам и профилям. Сначала на восток, потом на юг. Дождь идет зарядами, воздух влажный, тяжелый, особенно в логах, ощущение такое, что он не меняется годами. Бывало даже так: чеснока поел, возвращаешься неделю спустя тем же маршрутом, чувствуешь - пахнет чесночком, и только слюну голодную сглатываешь от навеянных воспоминаний о малосольных огурчиках и чуть розоватом сале, которое покорно ложится ломтиками под лезвием.

Но хуже всего тоска по хлебу. Рано или поздно сухари, которые тщательно готовишь на «большой» земле, заканчиваются, и хлебная ностальгия перемещается в область снов. Какого только хлеба не отведаешь в грезах!

Мне хлеб снился даже чаще, чем женское сословие. Спорить, конечно, трудно, кому что важнее, но без первого второе как бы и без надобности. Хотя женщины тоже снятся. Особенно в первые дни, пока голова не захвачена охотой и добычей соболей.

А женщины на промысле бывают и наяву. Приходила к соседу- штатнику жена подкормить добытчика, помочь занести толику груза, постирушки устроить да и - не секрет - помиловаться среди девственной тайги. Ни людей тебе за «картонными» стенами, ни детишек, спящих в соседней комнате, медведь разве что заглянет полюбопытствовать. Или я - сосед...

В световой день не уложились. После форсирования речки несколько километров шли сосновым бором, подсвечивая дорогу фонариком. Тропа пролегала краем обрывистого берега с песчаной осыпью на уступе - глухариным галечником. Глухарей собирается здесь в заморозки от полутора до двух десятков. Место это курятником прозывается.

Два-три капкана, никакой стрельбы (во избежание подранков) - и всегда с мясом. Застрянет мошник когтем и стоит, как изваяние (копалух отпускаешь). Нет бы попытался освободиться, взлететь. Никогда! Покорно ждет своей участи.

Вдруг что-то лопнуло внутри, и земля стремительно приблизилась. Оказалось - падаю. Грузом вдавило нос и рот в сырой мох. Напарник столкнул рюкзак в сторону. Перевернул меня на спину и захлопал по щекам. Вдохнул. Капли дождевые, холодные на веки и шею к жизни возвращают, как нашатырный спирт. После обморока голова хрустально-чистая, детализация предметов и событий необыкновенная, и время замедляется...

«Какая разница, в сущности, чье мясо перелопачивать - человеческое или собачье! Собачье даже приятней, по причине более высокой температуры, а рукам привычно - режь да шей». Ну, ты и циник, братец, лежишь полумертвый, а думаешь черте о чем. Вот оказывается, насколько важен для меня внутренний спор с самим собой о выборе жизненного пути, коль мозг после прояснения сознания начал работать с этой мысли.

Силы к рукам-ногам постепенно вернулись. Поднялся. С помощью напарника влез в лямки рюкзака и, неуверенно переставляя ноги, зашагал вперед.

У каждого человека свой предел. Мой организм только что дал сбой. Но угрызений совести за обморок не было.