Тополь возле родительского дома был тогда похож на крепкого, стройного подростка, а село Кошибеево, в окрестности которого отец решился взять меня на открытие, казалось просто немыслимой далью.

Сегодня до этого села я добираюсь за 20 минут, от тополя, ставшего впоследствии исполином, не осталось и следа. Пятнадцать лет я ухаживаю за могилой отца, а память рисует передо мной ярчайшие картины того августа. Она сохранила все запахи, звуки заливных лугов и ощущения двенадцатилетнего мальчишки, которому впервые дали свое собственное ружье, свой патронташ и ждущего свою первую утреннюю зорьку.

У отца был мотоцикл «Урал», что считалось для рыбака-охотника весьма ценным имуществом. С помощью этого чуда техники, загруженного полностью, добрались мы до задуманного места часа за два. Не было тогда в нашем забытом Богом районе ни асфальтовых дорог, ни бетонных мостов. Это все пришло гораздо позже, а пока мы тряслись по выложенной известняком дороге, которую сменяли то песчаники, то глубокие колеи, то лужи. Проезжая летное училище, я имел возможность полюбоваться стройными рядами самолетов АН-2, которые я мысленно называл «лайнерами», вкладывая в это понятие что-то огромное, таинственное и совершенно недостижимое.

В Кошибеевских лугах озера и болота сменяли одно другое, и каждое казалось мне самым привлекательным и многообещающим. Отец, знавший местность как свои пять пальцев, имел на этот счет свое определенное мнение. - Вон, вон они! Утки, папа, утки! - выводок кряковых, численностью около дюжины, спокойно плавал посередине камышовой протоки. - Вижу, вижу! Не шуми.

Мы проехали еще метров триста, и отец выдернул ключ из фары «Урала». Прямо на берегу озера росли шикарные раскидистые дубки и среди них одна яблонька. Яблоки на ней были среднего размера желтого цвета с красноватым отливом на бочках. Я сразу же впился зубами в одно из них. На вкус оно казалось довольно пресным, но, учитывая сочность, вполне съедобным. - Лисе, лисе оставь, - смеялся отец, - это ее яблоня.

А я и представить себе не мог, что хищная лиса действительно с удовольствием ест яблоки. - Вот здесь и заночуем, здесь и утреннюю зорьку отстоим. Один выводок тут уже есть. - Пап! Пойдем еще раз на уток посмотрим! - Не надо их пугать. Завтра насмотришься.

Надо сказать, что несколько позже мне удалось настоять на своем, но утиная семейка, увидев нас в непосредственной близости, и не подумала подняться на крыло, а не спеша отплыла к зарослям противоположного берега. - Хлопунцы! - с досадой протянул отец, - размером уже с взрослую утку, а летать пока не могут. Стрелять таких охотник не должен. Нехорошо это. Вот поднимутся на крыло - пожалуйста.

Мы ушли к установленной палатке, где на вырубленных рогатках уже висел закопченный чайник, а под ним лежал неподожженный хворост. - Вот тебе кружка, - отец протянул мне солдатскую алюминиевую пол-литровую кружку, - пройдись вдоль берега, здесь и ежевика, и смородина, и шиповник есть. Ты такого чая и не пробовал еще!

Кружку я добросовестно наполнил, но и щеки мои окрасились в черно-фиолетовый цвет - таких вкусных луговых ягод больше не было никогда!

Ах, как пахло сено, которое мы натаскали в палатку! Ну как я мог уснуть в эту ночь?! Дело вовсе не в том, что с двух сторон от меня храпели отец и его подъехавший позже приятель. Ведь озеро, отделенное от меня тонкой тканью брезентовой палатки, не засыпало ни на минуту. Оно дышало, жило своей, таинственной для меня тогда жизнью. Я отчетливо слышал всплески крупной рыбы, перекличку лягушек, какие-то стоны, всхлипы, вздохи. Та коротенькая августовская ночь оказалась самой длинной в моей жизни. Мне казалось, что беспечные взрослые непременно проспят то время, когда уже нужно будет открывать сезон первыми выстрелами. Я возился, крутился и даже пытался деликатно покашливать - тщетно. Я старательно вглядывался через марлевую форточку в черное небо на востоке - вроде бы светлеет уже. А потом легко и быстро поднялся отец. - Ну что, охотник, пора чай пить! - А на охоту?! Когда же на охоту? - Так ведь это все и есть охота, сын! Запоминай и цени все. Потом вспоминать будешь!

Да. Я запомнил все. А оценить по-настоящему смог только теперь. Сорок лет понадобилось!

Мы перешли на недалекое болотце и остановились возле темных еще камышей. Оттуда слышалось то спокойное, то истошное кряканье, и я готов был ринуться в заросли немедленно. - Стой спокойно. Смотри и слушай. Утки сами поднимутся и с других болот их сейчас охотники стронут.

И действительно, прямо над нами послышался упругий свист утиных крыльев. Я отчаянно крутил головой и своей одностволкой 16-го калибра. - Темновато еще, успеешь, - успокаивал меня отец.

Послышались отдаленные выстрелы, то здесь, то там. Мое сердце колотилось как после пятикилометровой пробежки. А потом из-за камышей поднялась стая уток и налетела прямо на нас. - Ну, стреляй!

Я вскинул ружье и выстрелил в направлении уток. Стайка рассыпалась по сторонам, а потом прогремели выстрелы отца, и две крякухи, свернувшись в полете, упали на скошенную луговину. Я уже знал, что нужно говорить в таких случаях, и поздравил отца с «полем». - Спасибо, сын! Сегодня и ты отличишься!

Мне в это верилось с трудом. По неподвижной мишени я стрелял без промаха, но попасть в летящую так быстро утку казалось мне совершенной фантастикой. Уток было много, и мой патронташ на 16 патронов быстро опустел. Отец, взявший уже пять матерок, выдал мне еще десяток. Встретился заспанный приятель отца, на поясе у него болтался один-единственный чирок.- Плохо с уткой сегодня! - махнул рукой и двинулся в сторону палатки. - Вот смотри: если вечером выпить 100 граммов - настроение улучшится и спать будешь крепко. А если бутылку - тогда не праздник, а беда одна!

Возле озера, где был разбит наш лагерь, прострекотал мотоцикл и сразу же послышались выстрелы. Стреляли непрерывно, похоже, из двух ружей сразу.

Хлопунцов лупят! - нахмурился отец, - надо пойти посмотреть на этих «охотничков».

Идти было далеко и мы направились в сторону палатки. Через какое-то время взревел двигатель мотоцикла и звук исчез за дубовой рощей. И тут я увидел стайку уток, повернувших от озера в нашу сторону. Я схватил свое ружьецо и приготовился продолжить охоту. - Высоковато, но попробовать можно, - подсказал отец.

Я тщательно, как мне казалось, выцелил летящую первой утку и потянул спусковой крючок. К моему великому удивлению, утка действительно упала прямо к нашим ногам, но не та, в которую я целился, а летящая за ней в паре метров. Дикий вопль восторга вырвался из моей груди. - Попал! Попал! Моя уточка!

Этот самый обычный чирок-трескунок был для меня самой лучшей, самой желанной в мире добычей. Гордость, радость, восхищение удачей просто переполняло мою впечатлительную натуру. - Ай да стрелок! Молодец! - хвалил меня отец, а я ни за что не хотел признаваться, что целился совсем в другую птицу.

Возле нашего лагеря бродил мужичок в телогрейке и ушанке с палкой в руках. - Здорово, охотники! - поздоровался он, - вы тут уток моих не видели? - А сколько же твоих уток было? - Двенадцать штук! Они тут у меня все лето плавали, а сейчас не видно что-то. - Утки-то какой масти? Кряковые? - Да, точно, - мужик подозрительно покосился на нашу добычу. - Ты что же, про открытие охоты не слышал, что ли? - Да забыл я! Закрутился по хозяйству... - Перебили твоих уток. Были тут двое «орлов» на «Ковровце». Вон, за рощу уехали. - Пойду поищу. Может, встретятся где, - мужик, проклиная «охотничков» и свою забывчивость, побрел в глубину лугов. - Вот так! - сказал отец, - между браконьером и вором всегда разница невелика.

А я снял своего чирка с удавки и еще раз оглядев и ощупав, положил его вместе с отцовскими крякашами.

Владислав Шатилов